Продолжаю собирать.

gdetohtoto | понедельник, 21 ноября 2011

еще одна вдохновляющая заявка
Мне очень понравилось текстовое исполнение по этой заявке. Стяну его к себе и дополню своей картинкой.

читать дальшеДля Шерлока Холмса Лондон распадался на две неравные части: скучноватую и привычную – дневную, где кэбы, шаркающие шаги миссис Хадсон, кофе в картонных стаканчиках, холод прозекторского стола и кондиционированных воздух офисных зданий, – и вторую, ночную. Ночной Лондон состоял из крыш, неосвещенных подворотен и ржавых пожарных лестниц. Странно, что один и тот же город мог быть таким разным при свете дня и в темноте, как будто с наступлением ночи кто-то незримый менял фильтр в волшебном фонаре – и темно-бурое от смога небо багровело.

Шерлок и сам не был уверен, что то, что он видит, – правда. Может быть, это всего лишь игра воображения, безжалостно задавленного подсознания, недовольного, что хозяин презрительно отбрасывает прочь его намеки. В конце концов, случались недели, даже месяцы, когда Шерлок не видел ничего такого. Рациональный ум восставал против свидетельств, которые нельзя было подкрепить никакими фактами, против заведомо невероятного, против того, что не может быть.

Весну сменяло блеклое лондонское лето, и Шерлок мчался по следам очередной зацепки, перепрыгивая через лужи, и все в его мире было нормально. Но проходили недели, в парках все острее и суше пахли цветы, и Шерлок старался не думать о том, что к городу вновь подбирается осень.

Потому что именно осенними ночами в вой ветра вплетались голоса. Джон становился все молчаливее и мрачнее, загар сходил с его лица, а под глаза залегали тени. Свитера, которые он носил, становились особенно старомодными и пахли пылью и тленом.

Именно осенью Лестрейд останавливался иногда на полуслове, поднимал лицо к ночному небу, и Шерлок видел, как цвет истекает из его глаз, и они становятся стылыми, прозрачными и голодными.

Осенью патологоанатомическое отделение больницы осаждали кошки – они собирались у входа, по-хозяйски прогуливались по лестницам, скаля сахарные клыки, а Молли начинала горбиться и прихрамывать, как древняя старуха.

Шерлок старался не задерживаться там допоздна, улыбался молчаливому бледному Джону и старательно убеждал себя, что не видит, не видит, не видит, – но каждый раз, сбегая по ступеням и на ходу высматривая кэб, он старался не поднимать головы, потому что в выгнутом небе поблескивали гигантские спицы.

Это продолжалось недолго – месяц, может быть, два. Потом наступала зима, и запах меда и Рождества изгонял из квартирки на Бейкер-стрит стылый смрад склепа. Джон приносил лакричные леденцы, сияя морозным румянцем. Миссис Хадсон жаловалась на свое бедро и не смотрела больше на Шерлока поверх очков янтарными нечеловеческими глазами. Майкрофт присылал приглашение на рождественский бал, которое мгновенно улетало в корзину.

И только иногда, краем глаза Шерлок замечал, что какая-нибудь свидетельница слишком спешно отворачивалась к окну или слишком старательно избегала его взгляда. Или чья-то ладонь при рукопожатии оказывалась неприятно костистой.

Шерлок не знал, видит он это на самом деле, или нет. Не пытался говорить с братом, требовать объяснений, искать информацию в сети или обращаться в больницы.

Это была единственная загадка, которую он не стремился разгадать – потому что в глубине души знал ответ, и этот ответ внушал ему безотчетный ужас.